.
«ТАРБИС ИЗ ОЗЕРА» (1932)
/готический рассказ/
.
Со-авторы: Эдгар Хоффман Прайс и Говард Филлипс Лавкрафт.
Перевод: © 2023 ZaverLast.
.
ПРЕДИСЛОВИЕ:
.
Эдгар Хоффман Прайс (Edgar Hoffmann Price, 1898-1988) — был автором популярной фантастики (самопровозглашённым писателем-фантастом), наиболее востребованным в таких бульварных pulp-изданиях, как "Adventure", "Argosy" и "Terror Tales", однако чаще всего его инициируют с журналом "Weird Tales" и писательским Кругом Лавкрафта. Он работал в целом ряде популярных жанров, включая научную фантастику, ужасы, криминал и фэнтези, но больше всего стал известен своими приключенческими рассказами, полными восточных антуражей и атмосферы. Прайс родился в небольшом калифорнийском городке Фаулер. В ранние годы, в результате общения с жившим по-соседству китайским продавцом, он заинтересовался религией и культурой Китая. Изначально намереваясь стать кадровым военным, Прайс окончил престижную Военную академию США в Вест-Пойнте. Будучи молодым юношей он служил в американской армии в Мексике и на Филиппинах, прежде чем был отправлен в составе американского экспедиционного корпуса во Францию, во время Первой Мировой войны. Писатель-фантаст Джек Уильямсон в своей автобиографии назвал Э.Х. Прайса "настоящим солдатом удачи". Он был чемпионом по боксу и фехтованию, востоковедом-любителем и изучал арабский язык. Интерес к астрологии в итоге привёл его к установлению дружеского контакта с тибетским теологом Шри Рам Махрой и принятию буддизма.
Вернувшись после войны в Соединенные Штаты, в начале 1920-х годов он переехал из Калифорнии на Манхэттен и начал писать для различных журналов, в том числе для издания "Weird Tales", благодаря которому познакомился с Г.Ф. Лавкрафтом — однако, впервые их отношения установились только в 1932-ом году, спустя годы после того, как Прайс начал следить за Лавкрафтовским творчеством. Летом 1932-го Лавкрафт нанёс визит в Новый Орлеан, где в то время жил Прайс. Писатель Роберт И. Говард телеграфировал Прайсу о приезде Лавкрафта в город. В день приезда Лавкрафта, когда Прайс встретился с ним в холле дешёвого отеля на Сент-Чарльз-стрит, оба автора засиделись до поздней ночи, увлечённо общаясь и сопоставляя свои заметки, пока Лавкрафт пил чашку за чашкой сверхсладкого кофе. В итоге они провели вместе более недели. Первым, что они сделали, стало обсуждение одного из рассказов Прайса под названием "Тарбис из озера". Большая часть времени была посвящена проработке этого произведения. "Тарбис из озера" являлся одним из первых рассказов Прайса, написанных специально для профессиональной аудитории — он уже некоторое время регулярно публиковался в журналах американской любительской прессы и как раз собирался вывести своё дело на новый уровень. "Была великолепная перепалка из-за каждой запятой", — вспоминает Прайс в своём эссе под названием "Человек, который был Лавкрафтом": "Он чувствовал, что во встрече главного героя и загадочной Тарбис присутствует элемент случайного совпадения... Лавкрафт настаивал на том, что должна быть представлена вся предыстория, и хотя он не излагал её в свойственных ему многословных выражениях, я понимал, что он имел в виду обработку, сравнимую с тем продуманным и обильным развитием, характерным для его рассказов об Аркхеме".
Это происходило 12-го июня 1932-го года. Рассказ "Тарбис из озера" был опубликован полтора года спустя, в февральском номере журнала "Weird Tales" за 1934-ый год, с обложкой художницы Маргарет Брандейдж. Согласно мнению Уилла Мюррея в статье "Утерянные лавкрафтианские страхи: сотрудничество с "Тарбис" из книги "Фантастические Миры Г.Ф. Лавкрафта" (1999), выпущенной под редакцией Джеймса Ван Хайза, Лавкрафт внёс определённый вклад в ранний черновой вариант этой истории, но Прайс, должно быть, удалил немалую часть этого материала перед публикацией. Тем не менее, в ряде американских и европейских антологий Лавкрафтовских произведений (2010/2018 гг.), этот рассказ включён в сборники как совместное творчество Г.Ф. Лавкрафта с Э.Х. Прайсом (хотя и за подписью одного Прайса). Кроме прочего, Прайс являлся большим почитателем Лавкрафтовского рассказа "Серебряный ключ" (1926) и с энтузиазмом убеждал писателя вместе с ним сочинить к нему продолжение. Благодаря убеждениям Прайса Лавкрафт, который, по-всей видимости, не слишком хотел сотрудничать в подобном проекте, поскольку высокий уровень самокритики с неохотой заставлял его возвращаться к своим прежним работам, всё-таки согласился. В августе-октябре 1932-го года Прайс написал свой черновой вариант (6.000 слов) продолжения "Серебряного ключа", после чего Лавкрафт, изрядно переработав первоначальный черновик Прайса и оставив только основные концепции и некоторые удачные фразы своего со-автора, в апреле 1933-го года представил собственную, более длинную версию произведения (14.000 слов), результатом чего стал рассказ под названием "Врата Серебряного ключа", — их вторая и последняя совместная работа. Эта история появилась за подписями обоих авторов в июльском выпуске журнала "Weird Tales" за 1934-ый год. Встреча Прайса и Лавкрафта положила начало регулярной переписке, продолжавшейся до самой смерти ГФЛ. Попутно редакция выдвинула им предложение создать писательскую команду, но из этого ничего не получилось. Летом 1933-го года Прайс с ответным визитом посетил писателя в Провиденсе. Как говорят, когда он и их общий друг появились на пороге Лавкрафтовского дома с шестью упаковками пива, убеждённый трезвенник Лавкрафт пространно заметил: "И что вы собираетесь делать со всем этим?"
Как и большинство других авторов странной фантастики, Прайс не мог содержать себя и свою семью на доход от литературы. Живя в Новом Орлеане в 1930-х годах, он какое-то время работал на одной из руководящих должностей в американской химической корпорации "Юнион Карбайд". Тем не менее, ему удалось много путешествовать по Америке и Европе, поддерживая дружбу с другими писателями. Эдгар Х. Прайс был единственным человеком, который лично встречался с Робертом И. Говардом, Кларком Э. Смитом и Говардом Ф. Лавкрафтом (великим "триумвиратом" писателей культового журнала "Weird Tales"). Среди его друзей-писателей и коллег также были: Ричард Л. Тирни, Август У. Дерлет, Роберт Блох, Джек С. Уильямсон, Эдмонд М. Гамильтон, Генри Каттнер, Сибери Г. Куинн, Роберт С. Карр, Отис Э. Клайн, и другие. В конце жизни, в 1970-80 годы творчество Прайса пережило серьёзное литературное возрождение и в 1984-ом году автор получил престижную премию "World Fantasy Award" за жизненные достижения в области мировой фантастики от Всемирной Конвенции Фэнтези. Он скончался в портовом городе Редвуд-Сити, близ Сан-Франциско, в 1988-ом году, всего две недели не дожив до своего 100-летнего юбилея.
Ниже публикуется переведённый на русский язык рассказ "Тарбис из Озера" из журнала "Weird Tales" за 1934 год. В настоящее время это произведение находится в свободном доступе по причине окончания авторских прав. Рассказ публикуется с оригинальными иллюстрациями из журнала "Weird Tales", сделанными художником-иллюстратором Хью Рэнкиным (Hugh Rankin), сотрудничавшим с журналом с конца 1920-х годов и создававшим иллюстрации в простой карандашной манере (несложные, но вполне атмосферные), которая, тем не менее, нравилась многим авторам журнала больше чем рисунки знаменитой Маргарет Брандейдж, также параллельно работавшей над иллюстрациями в то время. Причём, по мнению писателей, Хью Рэнкину гораздо лучше удавалась именно женская натура, которая в варианте Брандейдж, им, как известно, совсем не нравилась.
/от переводчика/
.
«ТАРБИС ИЗ ОЗЕРА»
* * *
«Тарбис была живой, дышащей жизнью женщиной с живой женской страстью — но, что это было за существо, лежавшее в футляре для мумии, похожее на труп в гробу?»
«Она была всего на один пролёт ниже и через столетия далека»
1.
«Сын мой», — сказал седовласый Отец Пейтраль своему спутнику, чьи стальные серые глаза казались намного старше его сурового, покрытого бронзовым загаром лица, — «предположим, ты оставишь этого своего гипотетического друга и расскажешь, что тебя беспокоит. Неважно, что я подумаю. Просто выскажись...».
Джон Рэнкин вздрогнул. Его лицо на мгновение помрачнело; затем он улыбнулся, уловив доброжелательное выражение в глазах старого священника.
«Я мог бы догадаться, что вы всё поймёте, Отец Пейтраль. Но прежде чем я продолжу, скажите мне, кто... что... ну хорошо, существовала ли когда-нибудь женщина по имени Тарбис? Я имею в виду, кроме...», — Рэнкин вдруг резко оборвал свою речь, уставившись глазами в землю, и вслед нескончаемой толпы паломников-пилигримов, проходивших по эспланаде.
При упоминании Тарбис, внимательный взгляд Отца Пейтраля на Рэнкина стал ещё более пронзительным. «Кто это?» — требовательно переспросил он. «Тарбис?». На мгновение священник нахмурился, пытаясь поймать ускользавшую от него мысль, затем продолжил: «Существует древнее предание, согласно которому Тарбис, являлась царицей Эфиопии...».
«Эфиопии?» — прервал его Рэнкин. «Почему... она такая же белая, как и я».
Отец Пейтраль поднял брови. Затем, вместо того чтобы задать следующий вопрос, зависший у него на устах, он пояснил: «В те далёкие дни Эфиопия представляла собой Верхнее Царство Египта, и царица этой страны негритянкой была не более, чем фараон Рамзес Великий».
«И Тарбис», — продолжил он, — «предложила свою руку и корону египетскому полководцу Моисею (будущему Великому Пророку израильтян), но он отказался и от того, и от другого. Гордость эфиопской царицы и женщины была жестоко уязвлена, по легенде она покинула свой трон и отправилась в дальнее плавание, странствуя до тех пор, пока не достигла южных земель Франции. Здесь она основала не только город Тарб, и по сей день носящий её имя, но и соседний с ним город Лапурдум — наш современный Лурд, который Господь удостоил столь знаменательной чести, избрав его местом явления Пресвятой Девы Марии. Говорят, что первоначальное поселение Лапурдум располагалось в трёх километрах отсюда. Когда-то его обитатели практиковали запрещённую Чёрную магию. Это место стало логовищем некромантов, оскорблением Бога, человека и природы. Но вместо того, чтобы последовать Библейскому прецеденту и уничтожить Лапурдум огнём (как греховные Содом и Гоморру), Всемогущий вызвал наводнение, поднявшееся из под земли и затопившее город, откуда и появилось нынешнее озеро, недалеко от окраин современного Лурда. Всё это, можно найти в старых Лурдских архивах», — заключил Отец Пейтраль.
«Боже правый!» — пробормотал Рэнкин. «Всё хуже и ужасней! Вам только что удалось подтвердить мою возмутительную фантазию — то, что я попытался опровергнуть...».
Внезапно Рэнкин резко выпрямился. Его загорелые щёки стали болезненно жёлтыми. Его глаза горели странным неестественным светом, а лицо было осунувшимся и измождённым, когда он на мгновение взглянул на священника, прежде чем продолжить: «Та Эфиопская царица никогда не умирала. Она живёт в Лурде, на улице, ведущей к замку. Я знал — я чувствовал — и теперь вы подтвердили это!»
Отец Пейтраль распознал непоколебимо звучавшую премудрость.
«Сын мой», — произнёс он низким, ровным голосом, — «то, что всякое человеческое существо, мужчина или женщина, может обрести вечную физическую жизнь, отрицается как Церковью, так и наукой. Каков бы ни был источник твоей одержимости, тебе следует забыть подобные умопомрачительные мысли!».
«Забыть их?» — воскликнул Рэнкин. «Я пробовал сделать это в течение нескольких лет. Вы часто пытались заставить меня открыться. Я уклонялся от ваших расспросов, однако, мой страх, наконец, взял надо мной верх. Поначалу это была всего лишь фантазия влюблённого, мысль о том, что Тарбис Дюлак в далёком прошлом открыла секрет вечной молодости. Это меня не тревожило. Это было просто прихотливое самодовольство, причудливая фантазия о девушке, о которой я очень много думал. Но в конце концов я обнаружил, что говорю себе, что не верю ни во что подобное».
«Что» — сказал священник, — «убедило вас в том, что вы действительно верите именно в это, что вас и напугало».
Рэнкин кивнул. «Поэтому я покинул Лурд. Я долго скитался по всей Азии, пытаясь забыться. И когда мне, наконец, вроде бы удалось изгнать её античную улыбку из своего сознания, а вместе с ней и мысль о том, что она была кем-то, кто живёт целую вечность, она вернулась вновь и стала преследовать меня в кошмарных снах. Она проделывала величавые статные жесты, подобно... вы их видели — словно скульптура...».
«Ну да, конечно», — согласился Отец Пейтраль. «К примеру, в Луврском музее».
«На ней был высокий, диковинный головной убор. Она шептала слова, которые я не мог разобрать, за исключением кратковременных проблесков. И то, что я осознавал, беспокоило меня больше, чем то, чего я не понимал. Я страшусь Тарбис — и я влюблён в неё».
2.
Он поднял глаза и отчаянно махнул рукой, затем устало опустил голову. Отец Пейтраль что-то бормотал про себя, размышляя над безнадёжно озадаченным выражением измождённого лица Рэнкина.
«А теперь вы рассказываете мне легенду о Тарбис, которая была царицей, Бог знает сколько веков назад», — пробурчал Рэнкин. «И об озере — само её сегодняшнее имя, Дюлак... дю Лак... (по французски означает — 'из Озера')». Затем, рывком он вскочил со скамьи и проговорил: «Что вы скажете? Неужели я совершенно спятил?!».
«Нет», — ответил священник, схватив Рэнкина за плечо. «Напротив, твои сомнения доказывают твоё здравомыслие. Безумный человек уверен, что все, кроме него самого, неуравновешенны. То, что ты отрицаешь своё наваждение, является наилучшей гарантией».
«Ну, и что же мне делать?» — спросил Рэнкин, приободрившись. «Мне невыносимо находиться рядом с женщиной, которая, как я знаю, является жутким сверхъестественным существом, что должно было умереть давным-давно. И в то же время не могу держаться от неё подальше. Я испробовал и то, и другое!».
На мгновение оба замолчали. Затем хмурое выражение, озадаченного размышлениями Отца Пейтраля, сменилось спокойной уверенной улыбкой.
«Ты неосознанно избрал верный путь» — промолвил он, — «высказав свою мысль вслух вместо того, чтобы позволить ей стать внутренним ропотом, отравляющим твой разум. Увидь эту Тарбис Дюлак, посмотри ей в глаза, поговори с ней и расскажи о своих мыслях. Неважно, что она подумает о твоём рассудке. Взгляни ей бесстрастно в лицо и вырази себя. Расспроси её серьёзно, кто и что она такое, и скажи, почему ты этим интересуешся. Если ты ей небезразличен, она не будет слишком сурова в своих суждениях».
«Отец Пейтраль, я не могу сделать этого!» — запротестовал Рэнкин. «Она подумает...». Он посмотрел на священника с изумлённым возмущением. «Вы, кажется, забываете...».
Отец Пейтраль покачал седой головой. Его улыбка свидетельствовала о подавленной временем скорби.
«Сын мой», — произнёс он тихим, тем не менее заслуживающим доверия голосом. «Я ничего не забываю. Я знаю. Если ты дорог ей, она не будет судить строго. И как только ты озвучишь свою возмутительную мысль, ты её победишь. Твой страх и скрытое отрицание породили сию навязчивую одержимость, даже если ты будешь говорить дерзкие речи, это выжжет всё дотла».
Рэнкин на миг задумался. Он поднялся с каменной скамьи и выпрямился. Его глаза стали менее измученными, а осунувшееся лицо расслабилось. «Благодарю вас, Святой Отец» — сказал он. «Я увижу её сегодня вечером и последую вашему совету». Рэнкин приподнял шляпу и поклонился. Затем, проходя по эспланаде, он подумал про себя: «Славный старик... ни намёка на проповедь... кажется совершенно естественным называть его Отцом...».
Подобно тем паломникам, что стекаются в Лурд, Рэнкин пересёк море и сушу ради спасения своей души, хотя он и пришёл сюда не для того, чтобы помолиться или испить воды из источника, чудесным образом пробивающегося из грота высокой чёрной скалы Масабьель. Но, хотя заверения Отца Пейтраля дали Рэнкину новую власть над собой и оружие для борьбы с навязчивой идеей, в то же время слова доброго священника укрепили в нём непреходящее ощущение, что он имеет дело с кем-то, чьё имя было написано на первых архивных страницах этого города, который далеко не всегда был священным местом, сравнимым с Римом, Иерусалимом или Меккой.
3.
В тот вечер Рэнкин вновь сидел в роскошно обставленной гостиной этого внешне невзрачного дома, стоявшего на крутом склоне холма, чья крепость с высокими стенами и квадратный донжон, построенный мусульманскими завоевателями, возвышались над долиной.
«Рада снова видеть вас, mon ami» (фр. 'мой друг'), — сказала она, глядя на Рэнкина своими тлеющими глазами с длинными ресницами. «Неисправимый бродяга, вы пытались забыть Тарбис, не так ли?».
«Но я не смог», — мрачно признался Рэнкин. Уверенность, полученная им от Отца Пейтраля, медленно таяла перед прелестным обаянием Тарбис Дюлак. «И теперь я понял, что никогда не смогу сделать это. Ты преследовала меня. Твоя память следовала за мной и превращала мои сны в безумие. Поэтому я вернулся».
«Я знала, что когда-нибудь ты придёшь», — прошептала девушка. «Я ждала тебя».
Она улыбнулась той медлительной, архаичной улыбкой, преследовавшей Рэнкина; но глаза её были печальными и неимоверно старыми. Они противоречили юной свежести её молодой кожи и изящным очертаниям шеи и плеч. Тарбис была необычайно мила и красива, и любой, кроме Рэнкина, принял бы её без излишних сомнений и причуд. Тогда Рэнкин наконец-то собрался с духом и приготовился к штурму.
«Я вернулся, чтобы разгадать загадку», — сказал он. «Вы ускользали от меня и дразнили своей улыбкой сфинкса, а ваши глаза насмехались надо мной. Я слишком долго думал, кто ты такая и чем ты являешся. И пришёл, чтобы выяснить это, раз и навсегда», — заключил он.
Девушка вскинула брови мавританскими дугами, и сделала мимолетный жест своей тонкой рукой. Этот проклятый, преследующий его жест! Этот коварный намёк о скульптурных фигурах на неосвящённом граните древних заброшенных храмов и разграбленных гробниц!
«Ненасытный, не так ли?» — упрекнула она. «Чего ещё ты хочешь? В чём я когда-нибудь тебе отказывала?».
Тарбис была права. Любой здравомыслящий человек должен был бы быть доволен. И всё же, это была та самая уклончивость, которая всегда приводила Рэнкина в замешательство. Рэнкин понимал, что отступает от нападения; что он не сумел сразу потребовать рассказать ему, кто она такая и что из себя представляет.
«Тарбис, сколько вам лет?» — спросил он в откровенном отчаянии.
«Что за вопрос, mon ami !». Её смех был лёгким. Она отказывалась воспринимать его всерьёз. Затем ответила: «Я гораздо старше, чем ты подозреваешь, Джон. Но буду ли я ещё приятнее, если бы ты смог каталогизировать меня, словно экспонат антикварной мебели, кусочек нефрита, или персидский ковёр?».
Рэнкин вынужден был признать, что Тарбис права. И считать её обычной женщиной было бы самым разумным и логичным поступком; и всё же, покоя не будет до тех пор, пока она не ответит на важное заявление, которое он должен был сделать.
«Мне интересно», — продолжила она, — «уверен ли ты, что хочешь знать. Когда-нибудь ты задумывался о том, что, возможно, будешь долго сожалеть об этом?».
Всё ещё ужасней! Она намекала на ту самую мысль, от которой он так долго пытался отречься.
«Ты ведь знаешь», — сказала Тарбис после долгой паузы, во время которой её губы попеременно становились то улыбчивыми, то мрачными, — «я с тем же успехом могла бы допросить тебя и поинтересоваться, почему ты неоднократно покидал меня, ни разу не ссорясь и не испытывая в этом явной необходимости. И, я действительно знаю, что ты всегда заботился обо мне — очень преданно. Ничто не мешает тебе оставаться в Лурде. Ты же понимаешь, я бы не стала предъявлять к тебе никаких претензий. И всё-таки ты всегда уезжал».
«Да, и всегда возвращался!» — ответил он, уязвлённый воспоминанием о своём желании забыть её и неизбежном отказе от собственной решимости. «Однако, на этот раз я собираюсь получить ответ. Ты намного значительней, чем кажешся на первый взгляд. Ты не одна женщина, а целый женский мир в одном лице, и ты утаиваешь во сто крат больше, чем когда-либо мне откроешь».
«Такая многогранность должна быть привлекательной», — предположила Тарбис с весёлостью, совершенно не соответствовавшей её безрадостным глазам.
Рэнкин решил, что в этот раз она не издевается над ним, но он больше не потерпит уклончивости. Резко поднявшись он схватил её за запястье. «Давай больше не будем фехтовать! Только потому, что я не нахожу слов, чтобы выразить свои мысли...». Рэнкин остановился. Он нашёл слова, но никак не осмеливался их произнести.
«Тогда просто расскажи, что у тебя на уме, Джон», — сказала Тарбис. «Может быть, я пойму».
Теперь она говорила уже серьёзно. Её голос стал тяжёлым, а взгляд — без тени улыбки и сильно старческим, словно вековым. Рэнкин отпустил её запястье и уставился на золотисто-оливковый оттенок, возвращавшийся и стирающий с руки Тарбис белый отпечаток его хватки. Долгое время она пристально смотрела на Джона, затем заговорила снова.
«Неужели ты не в состоянии оставить своё болезненное любопытство?» — взмолилась она. «Не уж то ты не можешь принять меня такой, какая я есть, безо всяких сомнений и вопросов? Поцелуй меня и люби, ради этого вечера и ради меня самой. А если тебе не всё равно, кого ревновать, оставайся навсегда здесь, в Лурде, и следи за мной так внимательно, как ещё ни один турок не следил за своим гаремом».
4.
Рэнкин заметил отблеск слёз в её больших сверкающих глазах. Он знал, что вот-вот ослабеет, как это уже случалось много раз прежде. В тот момент его мысли казались возмутительными и безумными, не поддающимися выражению. И тогда он подумал о навязчивой одержимости, захлестнувшей его и затмившей остатки разума. Неважно, что она полагала о его душевном равновесии, он должен был заявить о себе. Пусть лучше она считает его сумасшедшим, чем он станет таковым на самом деле. Он нервничал, собираясь с духом для последнего броска.
«Тарбис, знаешь ли ты, что большую часть времени я сопротивлялся мысли о том, что ты вовсе не женщина, а нечто иное...».
«Вам обязательно всё обо мне знать?» — перебила она, отшатнувшись от скрытого смысла его заключительных слов, желая помешать ему высказать то, что, как она чувствовала, последует дальше. «Джон, неужели ты ничего не можешь принять как должное? Когда-нибудь я...»
«Нет, не могу», — прервал её Рэнкин, избегая попытки сменить тему. «Я дошёл до грани безумия, убеждая себя, споря сам с собой, чтобы доказать, что ты не старше, чем имеет право быть любая другая женщина. В своём собственном сознании я опровергал многие слухи и намёки, которые ни один разумный человек не стал бы отрицать».
«Ох, уж эти отвратительные священники и сельские жители, сующие свой нос в чужие дела!» — воскликнула Тарбис с отчаянным и беспристрастным чувством горечи. «Неужели они не могут жить сами по себе и позволить жить другим? Разве они не способны удовлетвориться тем, чтобы мирно идти своими собственными предначертанными путями и оставить меня в покое?».
«Но они не говорили о тебе», — запротестовал Рэнкин.
«Нет, но они рассказывали о ней», — возразила Тарбис. «Джон, не уж то ты не можешь забыть всё это? Я ведь тебе не безразлична, не так ли? Неужели я всего лишь ещё одна загадка, которую должен разгадать твой ненасытный ум, чтобы не погибнуть от неудовлетворённого тщеславия? Ты обязательно должен знать всё?».
«Нет, Тарбис, не всё. Но вот об этом, да; для блага моей души и моего рассудка. Кто и что ты такое?» — наконец отчаянно потребовал он, всеми силами заставляя себя сопротивляться мольбе, которая читалась в её глазах. Она была готова сдаться. Теперь уступить не мог он.
«Раз уж ты настаиваешь. Я расскажу тебе», — наконец согласилась она. «Нет, я лучше покажу, и пусть ты сам сделаешь собственный вывод. Я позволю тебе встретиться с моей соперницей лицом к лицу».
«С твоей соперницей?» — с трудом выдохнул Рэнкин, потрясённый таким поворотом. «Ты имеешь в виду моего соперника, не правда ли?».
«Нет, я имею в виду то, что сказала: моя соперница», — подтвердила Тарбис. «Моя соперница, и моё проклятие. Она прогонит тебя прочь. Она будет вечно разрушать счастье, которое я украла — мы украли. Но раз это так, то так всё и должно быть...».
Она взяла Рэнкина за руку и наполовину обернулась по направлению к винтовой лестнице. Затем остановилась, сделала паузу и потянулась к своему бокалу с вином, искрящемуся на столе в свете канделябра, словно сатанинский рубин.
«Тост, Джон», — предложила она с видом человека, галантно выпивающего за неизбежную гибель. «За мою соперницу и её проклятие!&raq...